Глава 1. Часть 2

Прошу прощения за долгое отсутствие. Итак, вторая часть первой главы.

Как далеко отстоит этот безыскусный рассказ с непритязательным сюжетом от рафинированного романа эпохи Возрождения, который создал Шекспир. Это наиболее очевидно при сравнении сцены в зале королевы с кипами соломы на полу, кипящими котлами, открытыми сточными канавами и грубыми манерами «Полония» - все это так подходит неотесанному Средневековью. В целом же перед нами мрачная история принца-сироты, превращенного Саксоном в Narrenspiel (шута?), однако этот безыскусный рассказ пронизан сильной традицией. Гамлет – это мстящая сила, его превосходный интеллект поражает врагов, но он же несет свет и силу беспомощным и обездоленным, которые осознают свое бедственное положение. Не было ничего приятного в откровениях Гамлета, которые он бросил в лицо британского короля, однако король нашел в себе силы склониться перед безжалостной проницательностью и «обаянием» Гамлетовой мудрости, хотя «она была внушена». У Саксона более четко, чем у Шекспира Гамлет предстает в образе двойственной силой, способной творить и добро, и зло. Также ясно, что определенные эпизоды, как например, замена меча Фенгона, – это слишком грубый и даже глупый способ приблизить рассказ к героической теме. Сюжет становится воистину драматическим только под пером Шекспира, но в нем все равно видна изначальная жесткая схема, основанная на играх разума, как сказал бы Хигиль. Зло никогда не действует в лоб, даже если этого требуют условности. Иначе оно поразит самое себя.
Гамлета следует воспринимать не как неподходящего героя, а как поборника справедливости. Шекспир правильно сосредоточился именно на этом. Он избежал восстановления брутальных и героических элементов, которые требует жанр саги, вместо этого создал драму только ума. В свете высшей ясности, кого можно сечь розгами?
Было бы бессмысленно сравнивать снова несколько версий Гамлетовской схемы, бытовавших на севере и западе Европы и в Древнем Риме. Это уже сделано. Следовательно, можно смело полагаться на «тождество» мрачного исландского Амлоди (в предании его зовут Брьам), который был впервые упомянут в X веке, и появился в Исландии вновь завезенным из Дании в «Саге об Амбале», написанной в XVI или XVII веках. Параллели деяниям и карьере Гамлета можно найти в Сагах Хрольфа Краки (Hrolf Kraki), Хавилока Датчанина (Havelok the Dane), а также в нескольких кельтских мифах. В версии, записанной Саксоном, Гамлет успешно восходит на трон. Продолжение его приключений можно найти в IV книге Хроник, но этот рассказ написан совершенно другой рукой. Неблагодарная работа – искать и выписывать общие места из этого плохо скрепленного собрания уловок и легенд. Когда мы читаем, что Гамлет помимо дочери британского короля женился и на королеве Шотландии, а затем привез обеих жен домой, чтобы там они жили мирно и счастливо, мы начинаем подозревать неумелую попытку установления притязаний датской династии на мир Британии. Гамлет неизбежно пал в битве, но нет никаких подвигов, которые бы оправдали дифирамбы Саксона в заключении рассказа, где он предполагает, что если бы Гамлет прожил дольше, то стал бы новым Геркулесом. Истинный персонаж стал неузнаваем, хотя до сих пор угадывается прилипшая к нему нуминозная аура. Любопытно отметить, что неправильное истолкование истории Гамлета успешно продолжается до сих пор. В недавнем русском фильме (наверное, со Смоктуновским – прим. перев.) по шекспировской пьесе, Гамлет представлен целеустремленным и беспощадным человеком, идущим к своей цели окольными путями, который спасовал только перед государственным переворотом. Однако у Саксона трагическое значение рассказа подразумевается вполне определенно, когда говорится, что возвращение Гамлета совпадает с его поминками. Логика требует, чтобы он погиб вместе с тираном.
Имя Amleth, Amlodhi, среднеанглийское – Amlaghe, ирландское – Amlaidhe, всегда означало «простак», «тупица», «тупое животное». Оно также оставалось в употребление как прилагательное. Голланц указывал, что в «Войнах Александра», альтернативной поэме севера Англии, в большей степени взятой из Historia de Proeliis, Александра (Македонского – прим. перев.) дважды так называют его враги:

Александр, ты обезьяна, ты тупое животное (amlaghe) из Греции,
Ты мелкий вор, ты лжец (losangere), ты шпион, крадущийся в городах


Thou Alexander, thou ape, thou amlaghe out of Greece,
Thou little thefe, thou losangere (1), thou lurkare in cities . . .


Дария, осведомленного о внешнем виде Александра, придворные льстецы представляют так:

And thai in parchment him payntid, his person him shewid,
Ane amlaghe, ane asaleny (2), ane ape of all othire,
A wirling (3), a wayryngle (4), a waril-eghid (5) shrewe,
The caitifeste creatour, that cried (6) was evire .

И ты на пергаменте его нарисовал, личину его выставил
Как тупое животное, болвана, обезьяну,
Карлика, мелкого злодея с бельмами на глазах.
Презренную тварь, чье создание есть зло.

[n4 (1) liar; (2) little ass; (3) dwarf; (4) little villain; (5) wall-eyed; (6) created]


Образ «презренной твари» постоянно сопровождает определенных главных героев мифов. Гамлета также сравнивают с «собакой». Это истинно также для Амлетуса Саксона, Амбала и присутствует в Hrolfssaga Kraki, где двум принцам Хельги и Хроару (в седьмой книге Саксона – Харальду и Халдану) угрожают две означенные собаки с именами Хопп и Хо.
Теперь перейдем к истории, которая на первый взгляд кажется прототипом всех предыдущих, - знаменитой римской легенде о Люции Юнии Бруте, убийце последнего этрусского царя Рима Тарквиния Гордого, как ее изложил Тит Ливий. (Прозвище Brutus опят же было дано главному герою, притворившемуся помешанным.) Голланц так рассказывает об этом:

Даже краткий пересказ этой истории не может не передать удивительного сходства между преданиями о Гамлете и Люции Юнии Бруте. Помимо общего сходства (дядя-узурпатор, преследуемый племянник, которому во избежание смерти приходится изображать сумасшедшего, путешествие, предсказание оракула, обман друзей, хорошо подготовленная месть), есть еще определенные сюжетные линии первой истории прямо заимствованные из второй. Это особенно относится к способу, которым Гамлет спрятал золото внутри жезлов (палок). Это не может быть простым совпадением. Более того, данное обстоятельство показывает, что сам Саксон заимствовал этот случай из рассказа о Бруте, сделанном Валерием Максимом. По крайней мере одна фраза из Memorabilia была передана от Брута Гамлету (Саксон говорит о Гамлете "obtusi cordis esse," а Валерий "obtusi se cordis esse simulavit"). Саксон также мог прочитать историю о Бруте у Ливия или других более поздних историков, чьи версии были основаны на текстах Дионисия Галикарнсского. [n5 5 Gollancz, pp. xxi-xxiv.]

Если сравнить истории близнецов Гамлета и Брута, то становится ясно, что первая часть истории Гамлета взята из рассказа о Бруте, сделанном Ливием (I.56). Последующие события, связанные с изнасилованием Лукреции также хорошо известны, чтобы их повторять.
Когда Таркивний был занят защитой своего государства, ему явилось ужасное видение. Из деревянной колонны выскользнула змея, напугала всех окружающих и заставила их спасаться бегством из дворца. Она не просто напугала самого царя, а заставила его грудь стесниться от дурного предчувствия. Обычно в случае публичных видений люди обращались к местным этрусским прорицателям, но будучи сильно напуганным этим кошмаром, Тарквиний решил обратиться в Дельфы, к самому знаменитому оракулу в мире. Поскольку он не мог доверить общение с оракулом случайным людям, то в Грецию послал двух своих сыновей – через совершенно неизвестные земли и моря. В качестве компаньона с Титом и Аруном, сыновьями Тарквиния, поехал Юний Брут, сын Тарквинии, сестры царя. Это был молодой человек, чьи способности полностью не соответствовали его внешнему виду. Услышав, что видные люди страны и его брат будут преданы смерти Тарквинием, он решил, что царь не должен увидеть ни его ума, который может представлять угрозу царю, ни познать своей судьбы, чего он так жаждет. И Брут решил искать спасения в общественном презрении, потому что правосудие не могло ему помочь. Он стал тщательно и продуманно изображать помешанного и отдал себя и свою участь в руки дядиной жадности. Он также вел себя в полном соответствии с прозвищем «Брут» (шут), и пребывая под прикрытием этого имени, показал, что гений римлян должен оставаться сокрытым до той поры, пока не придет время выпустить его на волю… Тарквинии (сыновья Тарквиния – прим. перев.) привезли его в Дельфы скорее как свою игрушку, чем компаньона. Считается, что Брут преподнес в дар Аполлону золотой жезл, скрытый в футляре, выдолбленном в стволе кизила. Жезл был символом его собственной личности и способностей. Когда молодые люди прибыли в Дельфы и выполнили поручение отца, они захотели узнать, кому из них перейдет римский престол. Ответ прозвучал со дна пещеры: «Юноши, тот из вас, кто первый поцелует свою мать, взойдет на престол Рима». Юний Брут решил, что пророчество Аполлона имеет несколько другое значение, поэтому он якобы случайно споткнулся и упал, чтобы губами прикоснуться к земле, правильно рассудив, что именно она является матерью всего человечества.
Для большинства ортодоксально мыслящих филологов Брут, которого сравнивают с золотом, скрытым под деревянной оболочкой, является ответом на их молитвы. Они видят перед собой классический источник, из которого убедительно происходило развитие всех прочих легенд. Они посчитали, что их задача выполнена. Благодаря обрывкам природных культов и ритуалам плодородия весь багаж Амлетуса был запакован, опечатан и отправлен, чтобы присоединиться к растущей груде подобных тем.
Даже римская версия ничто без учета особенностей ее передачи различными комментаторами. Ливий отметил только ответ Аполлона на личный вопрос двух царевичей. Однако Тарквиний послал их в Дельфы скорее, чтобы развеять свои собственные страхи. Настоящий ответ можно найти в первых книгах, посвященных римской истории, написанных Иоанном Зонарой, которые сохранили фрагменты утерянной римской истории Диона Кассия. Аполлон Дельфийский сказал, что «царь потеряет трон, когда собака заговорит человеческим голосом» [n6 Zenker, pp. 149 f.]. Однако у нас нет доказательств, что Саксон читал Зонару.
Существует также странный вариант пророческого кошмарного сна Тарквиния, о котором упоминает Ливий. Он имел определенное значение, если уж был упомянут в труде Цицерона De divinatione (1.22) и взят из утерянной трагедии о Бруте, принадлежащей перу раннего римского поэта Акция. Тарквиний говорит: «Мой сон был о том, как я встретил пастухов, гонящих отару, и они подарили мне двух прекрасных овнов, рожденных от одной матери. Я принес в жертву самого лучшего, но другой опрокинул меня своими рогами. И когда я лежал на земле тяжело раненный, я посмотрел на небеса и увидел великое чудо: пламенеющий шар солнца взошел справа, изменил курс и растаял».
Этрусские предсказатели должны были справиться и с баранами, и с изменившимся движением солнца, потому что были знакомы с астрономией. С этой проблемой мы разберемся позже. Интересный вариант этого сна можно найти в «Саге об Амбале» (Ambales Saga), который вряд ли был взят из Цицерона [n7 Gollancz, p. 105.]
Однако всего этого вполне достаточно, чтобы предположить: корни этой истории уходят намного дальше эпохи римских царей. Ученые исследовали связь этой истории с персидской легендой о Кире, которая в свою очередь не была оценена по достоинству. Но сам Саксон, даже если и читал Валерия Максима, включил определенные детали, которые не соответствуют классической легенде, и тем самым продемонстрировал другой путь.
В Narrenspiel (Игра Шута) рассказ о прогулке Гамлета по взморью предстает несколько в другом свете. Он замечает руль потерпевшего крушения корабля (gubernaculum) и спрашивает своих спутников, что это может быть. «Это большой нож» - отвечают они. На что Гамлет добавляет: «Им можно резать громадный окорок», имея в виду море. Затем Саксон продолжает: «Когда они проезжали мимо дюн и предложили ему взглянуть на «муку», имея в виду песок, он заметил, что она намолота седыми бурями моря. Когда спутники осмеяли его ответ, он снова стал уверять, что сказанное им разумно».
В этот момент становится ясно, что Саксон не знал, что делать с ответами Гамлета, поэтому он всегда указывал на разумность этих ответов. «Когда они в ответ ему сказали, что слова его разумны, он в свою очередь стал уверять, что говорил это нарочно, чтобы никоим образом не подумали, что он склонен ко лжи. Ведь желая казаться чуждым лживости, он смешивал хитрость и прямоту таким образом, что в его словах всегда была истина, однако острота ее не обнаруживалась никакими признаками». Эта тема постоянно появляется в его рассказе о приключениях Гамлета, она хорошо проработана и продумана, чтобы представить его этаким замаскированным Шерлоком Холмсом, и только эти две цитаты выбиваются из общего контекста. Они не подходят Саксоновому Гамлету.
На самом деле они взяты совсем из другой истории. Снорри Стурулсон, исландский поэт (1178- 1241), в Skaldskaparmal ("Языке бардов") объясняет большую часть кеннингов (kenningar – в древнеисландской поэзии скальдов художественный прием использования вместо простых и всем понятных слов фигурных двух- и более составных метафор, аллегорических эмблем и идеограмм – прим. перев.) знаменитых бардов прошлого. Он цитирует строфу Снаебьорна (Snaebjorn), исландского скальда, жившего давным-давно. Этот кеннинг приводил в отчаяние переводчиков своим очень древним, отчасти утерянным поэтическим языком. Здесь в девяти строках встречаются, по крайней мере, три термина, которые hapax legomena, т. е. употребляются только один раз. Самым авторитетным считается перевод Голланца:


Снаебьорн пел, что далеко отсюда на той косе девять служанок (дев) исландской мельницы быстро крутят ручную мельницу жестокого хозяина шхер – все прошедшие века они крутят мельницу Гамлета. Могучий вождь бороздит море на своем корабле с острым носом. Здесь море названо мельницей Амлоди.


Этого вполне достаточно. Несмотря на всю путаницу и туман, ясно одно – нужно попрощаться с Юнием Брутом и надежной почвой классического происхождения легенды.
Здесь мы имеем дело с суровым и бурным океаном Севера, чьи волны размалывают гранитные шхеры, королем которых был Амлоди. Термин «ручная мельница» еще не исчез из нашего языка. Это мельница прибоя. Даже суровая проза британско-исландской лоции (the British Island Pilot), передает часть силы Девяти Дев, чьи истинные имена отражены в таких названиях, как Merry Men of Mey (названия скал), пересекающих пролив Пентленд-Ферт (Pentland Firth) (пролив между северным берегом Шотландии и Оркнейскими островами. Соединяет Северное море с Атлантическим океаном. – прим. перев.):

Когда сильный ветер дует несколько дней, все силы Атлантики устремляются против оркнейских берегов. Многотонные скалы сдвигаются со своих мест, и рев прибоя слышен за двадцать миль. Приливные волны поднимаются на высоту 20 метров. . .

По мере того, как шторм крепчает, «стирается все различие между воздухом и водой, все кажется окутанным плотным туманом». Пифей, первый исследователь Севера, назвал это место «морскими легкими» и решил, что именно здесь находится край земли, то место, где небо и вода соединяются в первозданном хаосе.
Так мы приходим к множеству определенно независимых легенд, чьи корни кроются в древнем северном мифе, или, по крайней мере, пронизывают его, беря начало в еще более древних сказаниях.